– Думаю, да. Ты молодец. – Ты настоящий Тьяго, имелось в виду. – А вообще жутковато.

– Жутковато, – согласился он.

– И убедительно. Пару раз я почти забывала…

Он оборвал:

– Не забывай. Никогда. Ни на миг.

Со вздохом:

– Пожалуйста.

Столько всего в единственном слове. Пожалуйста, не забывай, что я не чудовище. Пожалуйста, не забывай, от чего мне пришлось отказаться. Пожалуйста, не забывай меня. Кэроу испытала жгучий стыд. Что она хотела сказать? Похвалить? Как ей только пришло в голову, что он воспримет сказанное как похвалу? Ты молодец, ты ведешь себя в точности как убитый мной маньяк. Это не похвала – обвинение.

– Не забуду, – пообещала она Зири.

И на мгновение испугалась того, что пребывание в шкуре Волка его изменит. Однако взглянула снова и поняла – опасение беспочвенно.

Его взгляд – не взгляд Тьяго. В нем слишком много тепла. Это по-прежнему белесые глаза Волка, конечно, – но какая все-таки разница! Невероятно, как две разные души, заключенные в одну и ту же оболочку, могут так кардинально все изменить. Куда-то исчезли заносчивость и высокомерие – и лицо стало сейчас добрым. Конечно, это опасно. Волк никогда ни при каких обстоятельствах добрым не казался. Любезным, может быть, и вежливым. Но добрым? Нет, разница была слишком очевидна.

– Обещаю, – тихо, почти неслышно сказала она. – Я никогда не забуду, кто ты такой.

Ему пришлось почти прижаться к ней, чтобы расслышать произнесенное. Не отстраняясь, он ответил шепотом – так близко, что она почувствовала на щеке его дыхание:

– Спасибо.

Тон, теплота взгляда, не свойственная Тьяго, и тоска…

Кэроу резко разорвала это почти объятие, отступив в темноту, отвоевывая пространство. Даже личность Зири не могла изменить ее реакцию на физическое присутствие Волка: стоило ему приблизиться, и ее начинало трясти. Снова заболели раны. Заныло ухо, там, где его рванули чужие зубы. Ей даже не было нужды прикрывать глаза: она и так помнила, как все происходило, как она беспомощно сопротивлялась, прижатая его тяжелым телом.

– А ты как? Держишься? – спросил он, помолчав.

– Нормально. А когда все прояснится, станет совсем хорошо.

Она кивнула на небо, словно там хранилось их будущее, что в каком-то смысле было правдой: если Акива сейчас летит назад. С какими бы известиями он ни вернулся.

Сердце внезапно сдавило. Сколько его осталось, того будущего? Что их ждет? И кто займет место с ней рядом?

– Мне тоже, – сказал Зири. – По крайней мере, полегчает, если новости будут хорошими. Что делать, если этот план провалится, – не представляю.

– И я. – Кэроу попыталась храбро улыбнуться. – Но давай решать проблемы по мере их возникновения.

Он кивнул:

– Я очень надеюсь увидеть… место, где родился.

В его голосе слышалось колебание. Когда серафимы истребили их племя, Зири был ребенком, и его память не сохранила воспоминаний до Лораменди.

– Это твой дом, – сказала Кэроу. – По крайней мере, при мне можешь называть его так.

– А ты помнишь?

Она кивнула:

– Помню пещеры. Лица хуже. Родителей почти нет.

Признаваться в этом было тяжело. Когда все произошло, Зири был малышом, но ей-то исполнилось семь, и никого больше, кто мог бы помнить, не осталось. Род Кирин существовал ровно до тех пор, пока она сохраняла его в своей памяти. Они уже почти ушли. Сознание дернула острая боль. Неужели она забыла и лицо Зири? Все забивали воспоминания о яме, ставшей могилой его телу. Грязь на его ресницах, ее последний, прощальный взгляд в его карие глаза, прежде чем она закрыла ему веки. Сорванные мозоли на руках саднили до сих пор, так отчаянно она копала могилу, и, ощущая эту боль, она всякий раз видела его лицо, искаженное гримасой смерти. И знала: скоро оно утратит четкость. Она должна нарисовать его – живого, – пока еще может. Нарисовать – и спрятать. Он умел читать между строк, а давать ему надежду было жестоко. Да и не в надежде он нуждался.

– Покажешь мне там все, когда… если мы там окажемся? – спросил он.

– Если успею. Будет мало времени.

– Знаю. Надеюсь, будет хоть немного, чтобы побыть наедине.

Наедине? Кэроу напряглась. О чем он сейчас подумал?

Зири тоже напрягся, видя, как застывает ее лицо.

– Не наедине с тобой. Я имел в виду, что я бы не… но я вовсе не… Просто…

Он резко выдохнул:

– Я просто очень устал, Кэроу. Спрятаться от взглядов, не бояться, что ошибусь. Хоть ненадолго. В этом смысле.

О господи, какая же она эгоистка, что думает только о себе! Ведь давление на него так велико, так сокрушительно, а ее напрягает сама мысль о том, чтобы побыть с ним наедине! Она даже притвориться не может!

– Прости, – сказала она убито. – Прости за все.

– Не казнись. Пожалуйста. Я не говорю, что это легко, но дело того стоит.

Серьезная, искренняя манера держаться, совершенно не свойственная Волку. Тело принадлежало Тьяго, но теперь в нем проступало нечто… другое. Ох, Зири.

– Ради этого стоит постараться, – добавил он. – Нам обоим. Вдвоем.

Вдвоем.

Сердце Кэроу билось все сильнее. Если бы у нее оставалась хотя бы тень сомнения, этот момент истины уничтожил бы ее полностью. Ее сердце было половинкой другого «вдвоем»: греза, начавшаяся в другом теле, – и вопреки той лжи, которую она твердила самой себя месяцами, в этом теле ничего не изменилось.

Кэроу заставила себя улыбнуться: Зири ни в чем не виноват, и он заслуживает от нее большего. Однако она так и не смогла вынудить себя произнести это слово – «вдвоем».

Не с ним.

Зири заметил судорогу ее улыбки. Он хотел бы верить – это оттого, что ей приходится смотреть на него сквозь чужое тело, но… он знал. Знал. Если до сего момента он еще на что-то надеялся, кто виноват? А до него дошло только теперь.

Надежды не осталось.

Не с его счастьем.

Он пожелал ей спокойной ночи и ушел, а она все вышагивала по круче, высматривая ангела. И пока Волк спускался, черты его лица принимали привычное выражение. Губы сложились в гримасу насмешки и злого удовольствия. Зири было не до радости, но это уже был не Зири. Кэроу все еще любит Акиву? Настоящий Тьяго испытал бы ярость и отвращение. У фальшивого же оказалось разбито сердце.

Он был так же ревнив, как настоящий Волк. И от этого стало еще хуже.

Больше, чем когда-либо, он ощущал утрату собственного тела, не потому, что новое вызывало отвращение у Кэроу, а потому, что хотел летать – стать свободным хотя бы ненадолго, напрячь крылья и легкие, кинуть себя в ночь и позволить печали исказить заимствованное лицо. Но он не мог даже этого. У него теперь не было крыльев. Только клыки. И когти.

А еще теперь я мог бы повыть на луны, подумал он во вспышке отчаяния. От прежней надежды ничего не осталось; ее обломки застыли мертвым холодным комом, и Зири попытался найти ей взамен иную, которая дарила бы хоть какое-то тепло.

С любовью покончено. Значит, покончено и с надеждой на любовь. Его единственное везение – то, что в могильной яме в земле чужого мира осталось гнить только тело. «Везунчик Зири» – это такая шутка.

Теперь у него появилась другая надежда: в один прекрасный день вновь стать химерой из рода Кирин. Перетерпеть все испытания, выжить, не позволить себя поймать, обвинить в измене и сжечь, развеяв пепел без следа и возврата. Он был уверен, что сказал Кэроу правду: дело того стоило. И его жертва тоже – если она поможет химерам построить будущее, свободное от свирепости настоящего Волка.

А больше ему почти ничего и не надо. Снова летать, избавиться от этого ненавистного тела, от клыков и иззубренных когтей.

Если когда-нибудь вдруг его полюбит девушка, горько подумал Зири, хорошо бы коснуться ее, не разорвав на части.

14

Самые длинные пять минут в истории

Лираз чувствовала себя… виноватой.

Не сказать, что любимое ощущение. Любимым было отсутствие эмоций; любая нарушала порядок и вела к сумятице. Например, прямо сейчас она обнаружила, что сердится на источник своей вины, и хотя отдавала себе отчет в том, что это неправильная реакция, не могла ее не испытывать. Она сердилась, поскольку знала, что придется предпринять нечто, чтобы… чем-то смягчить чувство вины.